Советская школа военной техники 2
Военное искусство и создаваемые в его рамках предметы являются чрезвычайно сложным сплавом творчества, опыта, национальных черт и воззрений… словом, всё в этой сфере пропитано человеческой субъективностью, сколько бы теоретики не пытались загнать ее в рамки одних лишь расчетов и цифр.
И именно об этой субъективности мы и будем говорить далее.
В далеких ныне 60-ых годах XX века Советский Союз произвел настоящий фурор, создав новый класс бронированных машин – БМП, боевых машин пехоты. Этим фактом можно было действительно гордиться – ракетно-ядерная эпоха требовала нестандартных решений в транспортировке пехоты; казалось, война, какой ее знали еще в 40-ые годы, более невозможна.
Армиям требовалась техника, способная функционировать и выживать в условиях, когда боевая обстановка представляла собой мешанину ядерных ударов, полного хаоса, отрыва от тыловых частей, потерь цепочек командования. Необходима была автономность во всем: в огневых средствах, форсировании водных преград, в возможности прохода зон радиоактивного заражения.
БМП-1 была единственной в мире машиной для транспортировки пехоты, которая отвечала на момент своего появления всем вызовам времени. Она могла плавать, имела вооружение на уровне легкого танка, низкий силуэт, позволяющий использовать складки местности и избегать взрывной волны от применения тактических ядерных боеприпасов – и при этом несла в своем чреве отделение мотопехоты, которая была загерметизирована от внешней среды. Пехоте, конечно, было несладко – десантное отделение было наименее продуманным местом в машине, но ведь на пороге была атомная война, а она не прощала изысков и сантиментов.
Словом, БМП-1 была великолепной машиной… великолепной машиной для войны, выдуманной от начала и до конца теоретиками. Войны, которой никогда не было, войны, которая не имела ничего общего с теми войнами, в которых БМП-1 и ее «потомки» впоследствии применялись на практике.
Это была машина, которая в действительности с самого начала своего появления не отвечала своей ключевой задаче – она не могла адекватно транспортировать пехоту, для чего и создавалась как новый класс техники.
Логично задать вопрос – как же так вышло? Ведь СССР кормил тысячи военных ученых и технических специалистов – неужели они не видели столь очевидного недостатка?
Дело здесь заключается в специфике советского военного мышления. Если хотите, его субъективности, особенностях национального воззрения…
В наши дни мало кто понимает один забавный и важный факт о советской военной школе – в корне своем она всегда ставила своей целью вычеркнуть человека как фактор, влияющий на боевые действия. Не буквально, нет – люди рассматривались как расходный статистический инструмент войны, но сама концепция военного дела (в противовес капиталистическому военному искусству) должна была нивелировать их положение до состояния автоматонов, приставленных к винтовке, танку или же самолёту. Весь процесс ведения боя должен быть загнан в расчеты и схемы, максимально механизирован и автоматизирован; техника должна превалировать в ценности и значении над человеком.
Попытки реализации данной концепции активно предпринимались еще до Второй Мировой – СССР строил колоссальные полчища танков и иной техники. Что было первопричиной таких взглядов, сказать трудно – возможно, это было веяние 20-ых годов, когда необразованные и замкнутые на собственном локальном опыте военные учёные молодой страны пытались родить некую мысль в противовес передовым воззрениям французской и немецкой военных школ.
Позже веяние легло на понимание того, что общий интеллектуальный потенциал страны был довольно низок – несмотря на всеобуч, Советская Россия была страной, где преобладало преимущественно малограмотное население, лишенное технической культуры, культуры фабричного труда и прочих важных аспектов, которые формировали высококлассный материал для армий Европы. Эту крестьянскую массу было возможно обучать каким-то несложным алгоритмам работы с техникой, массировать, механизировать – и, как предполагалось, благодаря этому более-менее успешно применять.
Опыт Финской кампании и Второй Мировой войны должен был продемонстрировать порочность этих идей, но он лишь в конечном итоге укрепил советскую военную и техническую школу в мысли о верности выбранного направления.
К слову сказать, касалось это не только военной сферы – к примеру, имевшей в 60-ых огромный потенциал советской космонавтике еще в младенчестве были подрублены ноги самим же Королевым, который был фанатично одержим идеей полной автоматизации космических полетов. Несмотря на неспособность СССР производить сложную автоматизированную технику, отцы советской космонавтики упорно отрицали перспективы пилотируемых полётов, итогом чего стало закономерное отставание Советов в «космической гонке» уже к 1966 году (оппонировать этому пытался фактически один лишь генерал Каманин, куратор от ВВС, за что в конечном счёте и поплатился).
Несмотря на моря пролитой крови, концепция советских теоретиков осталась прежней: машина превыше всего. Человеку же отводилась все та же роль вспомогательного инструмента, который должен был направлять технику, способствуя претворению заранее просчитанного по всем мыслимым и немыслимым формулам замысла.
После Второй Мировой войны у СССР была возможность полного изменения устоявшихся парадигм военного строительства, однако тому вновь пропятствовало «субъективное» – факторы политического характера. Взращивание офицерского корпуса в классическом его виде, как слоя независимо мыслящих компетентных военных интеллектуалов — представлялось делом чрезвычайно опасным в качестве фактора, дестабилизирующего центральную власть (про послевоенные чистки армии, надеюсь, знают все).
Поэтому концепция «античеловечности» осталась неизменной, и в ее рамках создавались новые поколения военной техники.
Пехота как таковая в поствоенном СССР не рассматривалась в качестве хоть сколько-нибудь значимого военного актива – фактически, она была упразднена, а ее роль сведена до придатка к бронированным машинам. Само слово «мотострелок» вполне четко (нужно отдать должное, советский понятийный аппарат всегда выстраивался безупречно) характеризует роль данной боевой единицы на поле боя. Все «избыточные» и слишком уж «сложные» специальности навроде снайперов в советской поствоенной пехоте просто упразднялись за ненадобностью – предполагалось, что все задачи на поле боя могут быть решены превосходящей огневой мощью бронированной техники, а роль пехоты… третьестепенна. Она требовалась лишь для уплотнения боевых порядков и сковывания своих коллег с противоположной стороны.
Соответственно, и проектирование бронемашин в интересах той самой пехоты не рассматривалось как вообще хоть сколько-нибудь приоритетная задача. Советская БМП-1 по своему характеру была фактически легким танком (это при том, что СССР имел очень приличный легкий танк ПТ-76), и транспортировка десанта в ней несла функцию исключительно второстепенного порядка.
Безусловно, не все ответственные люди в Советах были сторонниками идей технофетишизма, и более того – далеко не все были исключительно теоретиками. СССР активно воевал чужими руками в десятках конфликтах по всему земному шару, набирая, казалось бы, огромные массивы данных из реального боевого опыта. Советские военные советники имели возможность как испытать на практике собственные доктрины, так и увидеть в действии чужие – только вот дальше докладов этот опыт не шел и не развивался.
Успевшая окончательно «забронзоветь» к началу 70-ых военно-промышленная мафия подчеркнуто игнорировала всю информацию критического характера, какая поступала из Африки, Ближнего Востока и Индокитая, воспринимая ее исключительно через призму нападок на собственное привилегированное положение. Соответственно, никаких позитивных изменений быть просто-напросто не могло – ведь для этого нужно было начать признавать допущенные катастрофические ошибки, а за ошибки, очевидно, кто-то должен был ответить.
Так продолжалось до момента начала кампании в Афганистане, когда вдруг выяснилось, что что-то все-таки пошло не так.
В Афганистане стало понятно, что война – это набор уникальных условий, диктуемых внешними факторами, а не идеальный сценарий действий, придуманный кабинетными теоретиками. Что ключевой боевой единицей все еще является пехотинец, что ставка на механизированные армады и вес залпа – вещь в себе и не дает какого-либо ощутимого результата (и не давала такового в ближневосточных конфликтах, где советские парадигмы раз за разом с треском проваливались на поле боя, сколь упорно бы советские маршалы не стаскивали огромные объемы техники, и не менее упорно винили во всех неудачах арабов).
Что в реальной войне техника не маневрирует между холмами, прячась от ударной волны детонирующих тактических ядерных боеприпасов, а наезжает на фугасы, попадает под огонь противотанковых ракет и тяжелых пулеметов – а пехотинец в ней оказывается фактически смертником, обреченным на мучительную смерть без шанса выбраться, да еще и в неудобной позе.
Продолжение следует…
