В наших руках нет ниточек управления миром
Кто проводил расследование
Над российской частью истории работали четыре человека. Трое работали из «Новой газеты» (Олеся Шмагун, Роман Анин и Дмитрий Великовский — прим. Apparat), Рома Шлейнов — отдельно для «Ведомостей». Мы втроем находились в редакции. Мы все вчетвером являемся сотрудниками OCCRP (Центра по изучению коррупции и организованной преступности — прим. Apparat). Рома Анин при этом еще и редактор отдела расследований «Новой газеты», Шлейнов до недавнего времени был сотрудником «Ведомостей».
В последнее время возникла некоторая путаница. ICIJ (Международной консорциум журналистов-расследователей — прим. Apparat) и OCCRP — это две разные организации, которые объединяют журналистов-расследователей по всему миру. Координацией всей работы занималась ICIJ. Именно к ней обратились из Süddeutsche Zeitung, когда получили массив данных от неизвестного источника в Mossak Fonseca. OCCRP — только одна из площадок, где были опубликованы результаты, и журналисты которой работали над проектом.
Как шёл поиск документов
У нас был огромный массив данных. Там были письма и PDF-документы с информацией о сделках. Мы их все переработали, посмотрели, и по итогам работы с этими документами делали расследование.
Все журналисты, работавшие над проектом, имели равный доступ к документам через специальный ресурс, разработанный ICIJ. Это был как Google, только для поиска по массиву данных. Ты мог искать данные по конкретной компании, конкретному человеку. Тебе не нужно руками перебирать миллионы документов.
Мы искали людей, которые представляют общественный интерес. Прежде всего — политиков. У нас не было правил, кого можно искать, а кого нет. Все это — на усмотрение редакций и журналистов, которые работали над проектом. Никто не говорил нам, про кого писать, а про кого — нет. Мы сами выбирали тех, кого мы считали важным найти.
Сам по себе факт владения офшорной компанией не является незаконным. Нас интересовали действия сомнительного свойства, которые можно было совершать с помощью офшоров.
Те, кто в профессии, кто в принципе следит за политической ситуацией, знают, кого нужно искать. Например, известно, что с 2013 года депутатам запрещено владеть финансовыми иностранными инструментами, в том числе акциями зарубежных компаний. То есть, если депутат владеет офшорной компанией после 2013 года — это уже нарушение закона. Людям, замещающим государственные должности, в принципе запрещено заниматься предпринимательской деятельностью. То есть, если человек — губернатор, а при этом участвует в каком-то бизнесе, причем скрываясь за подставными лицами в офшорных юрисдикциях, это тоже важно для общества.
Есть люди, которые вроде как не политики, но узнать том, что они управляют через офшоры миллиардами, чрезвычайно любопытно. Сергей Ролдугин — музыкант, но, например, согласно швейцарскому законодательству, он так называемый PEP (political exposed person), потому что он близкий друг президента России. При этом до сих пор он утверждал, что в отличие от других друзей Путина, он не занимается бизнесом. А мы теперь видим, что занимается. Причем этот бизнес затрагивает крупнейшие стратегические компании России. Причем сделки, в которых участвует Ролдугин, вызывают множество вопросов. Эксперты говорят, что это похоже на отмывание денег. Понятно, что это не может не стать материалом для нашего расследования.
Как удалось избежать преждевременных утечек
Для связи журналистов друг с другом был разработан еще один специальный ресурс. Он был больше похож на форум или соцсеть. Там мы делились всеми находками, обсуждали что-то, спрашивали советы друг у друга. Конечно, система была разработана таким образом, чтобы никто посторонний не мог получить доступ к данным. Мы соблюдали стандартную технику безопасности: не оставлять компьютеры или телефоны без присмотра, использовать сложные пароли и никому их не сообщать, пользоваться шифрованными каналами связи. Как мы видим, никакой утечки информации в итоге не произошло. Кроме того, все журналисты, которые работали над проектом, понимали, что на них — большая ответственность. Мы не рассказывали о проекте ни коллегам, ни друзьям, ни членам семей. Ставки были высоки.
У Пескова информация о расследовании появилась в тот момент, когда мы ему отправили наши вопросы. Никакой утечки тут не было. В наших запросах была вся информация о том, кто мы, над чем мы работаем, что хотим уточнить. Вы понимаете, когда основная работа над расследованием подошла к концу, мы как ответственное СМИ стали отправлять вопросы героям публикации, чтобы у них была возможность ответить, представить свою позицию, чтобы статья не была однобокой. Герои ведь могут что-то опровергнуть, что-то подтвердить, или сказать, например: «Вы все неправильно трактуете, на самом деле, я эти деньги коплю, чтобы потом купить музыкальные инструменты». Мы такую возможность героям дали. Кто-то этой возможностью воспользовался, кто-то — нет. Кто стал комментировать пост-фактум уже другим СМИ и другим журналистам, которые принимают их слова за чистую монету и не задают дополнительных вопросов.
Насколько ожидаемой была реакция российских властей
От официальных лиц мы не ждали ничего такого. Мы не маленькие дети, мы понимали, как это все будет происходить. Ничего удивительного.
Ощущения того, что было зря, конечно, нет. Я уверена, что мы делаем важное дело. Мы сделали свою работу хорошо. А как это дальше обернётся — тут не нам решать, а обществу… В наших руках нет ниточек управления миром. Мы всего лишь журналисты, наша задача — дать обществу проверенную общественно значимую информацию. Мы это сделали. Ну, вот в Исландии люди вышли на улицы и свой пост потерял премьер-министр. В британском парламенте депутаты раскручивают скандал вокруг Дэвида Кэмерона. В России, тем временем, говорят про теории заговоров и американский след. Я понимаю людей, которые интересуются, кто стоит за такой массивной утечкой. Но, мне кажется, главный вопрос не в том, кому выгодно было слить массив данных, чтобы устроить скандал. Гораздо важнее другое: как использовать полученную информацию с пользой для общества? И тут, мне кажется, есть перспективы даже в России.
Кто может быть аудиторией «Панамского архива»
В России есть узкий круг людей, которые повторяют: «Ой, мы всё знаем и про офшоры, и про коррупционные скандалы. Ничего нового». Им статья может быть неинтересна. Есть очень широкий круг людей, которые живут в регионах, редко пользуются интернетом, получают информацию из федеральных каналов. Вероятно, до них информация о нашем расследовании не дойдет или дойдет в очень измененном виде. Но есть и третья группа людей, на которых нужно работать. Это люди, интегрированные в социальные сети, которые много читают, но ничему не верят.
В условиях гибридной войны все сложнее сориентироваться, где тебе врут и где тебя используют: «В России коррупция? — Но коррупция по всему миру! — Мы нечестно захватили Крым? — Но посмотрите, что творит Америка!» Пропаганда очень ловко играет на этом. В мире, где нет ценностных ориентиров, ты сам можешь делать все, что угодно: давать взятки, чтобы облегчить себе жизнь, закидывать грязью оппозиционеров, чтобы продвинуться по карьерной лестнице.
Позиция «всем известно, Путин ест детей» некоторым людям не близка. Я их прекрасно понимаю.
В нашем расследовании мы постарались представить максимум доказательств, которые опираются на документы. Мы сделали все, чтобы получить ответ второй стороны, услышать их объяснения. Если герои материала шли на контакт, мы старались максимально корректно представить их позицию. Мы постарались сделать материал максимально объективным, мы готовы отвечать на вопросы, если у кого-то есть сомнения. Четыреста журналистов со всего мира доказали, что хорошая журналистика существует. Поэтому, если ты работаешь на НТВ или на Первом канале — то это только твой выбор, не все так делают. Если ты даешь взятки или работаешь помощником депутата, который принимает «закон Димы Яковлева» и лишает детей шанса на лучшую жизнь — это не потому, что жизнь тебя вынудила, а потому что это твой выбор.
Коррупция — не только российская проблема. 12 глав государств оказались так или иначе связаны с сомнительными сделками в офшорах. Но разница начинается дальше — в реакции на расследование, в возмущении коррупцией. Было бы здорово, если бы кто-то из сомневающихся об этом задумался.
Конечно, мы верифицировали данные, это была большая часть нашей работы. С помощью открытых данных — например ЕГРЮЛ, сопоставляя отчеты публичных компаний, с документам Mossak Fomseca, да и просто разговаривая с людьми. Ведь сами герои материалов, когда мы им звонили, очень редко что-то отрицали. Возьмём депутатов. Чаще всего они говорили: «Да, я владел этой компанией, но она не вела никакой финансовой деятельности, и я избавился от неё до 2013-го года». То есть они подтвержидали, что имеют отношение к той или иной компании. Если их слова расходились с документами, то мы честно своим читателям говорили: вот у нас на руках документы, а вот — слова депутатов. Мы все-таки не правоохранительные органы и не суд, мы не выносим решений, мы пишем об информации, которая у нас есть.
Даже после публикации приходили какие-то подтверждения верности наших данных. Скажем, структуры Ротенберга говорили, что они действительно выдавали кредиты, но, правда, как они это сами называют, на условиях «коммерческих».
Фото: Katerina Koutsogianni
