Откровения вахтовиков, которые месяцами, а то и годами не бывают дома

Опубликовано · 10.08.2019

В вопросу о профессиях, привыканию и выгоранию.

МОСКВА, РИА Новости, Мария Семенова. Полярники, геологи, дальнобойщики — представители этих профессий порой забывают, как выглядят их жилища, подолгу не видят родных. Одних после годового отсутствия не узнают маленькие дети, другие возвращаются в пустой дом — из-за такой работы нередко распадаются семьи. РИА Новости узнало, каково проводить по полгода в рейсе или экспедиции.

Игорь Мельников, биолог, полярник, исследователь

Мой товарищ написал песню, где были такие слова: «И то, что ты сегодня знаешь, не угадаешь молодым». Я никогда бы не подумал, что буду биологом, подводным исследователем, полярником, свяжу жизнь с Арктикой и Антарктикой. Я море-то увидел только в 21 год. Нырнул с аквалангом и изумился, влюбился в подводное царство.

По образованию я химик-органик, но пришел в Институт океанологии РАН за своей мечтой и сказал: «Хочу быть Кусто». А мне ответили: «Давайте вы будете не Кусто, а лаборантом».

Шел 1972-й, мне 33 года, тогда меня сделали невыездным, закрыли визу — время было такое, когда «Один день Ивана Денисовича» читался ночью, тайком — кто-то за что-то на меня пожаловался. Нужно было либо уходить из Института океанологии, где я уже кандидатскую написал, либо становиться полярником. Случайность? Судьба, я считаю.

А в 1994 году я получил Гран-при по охране морской окружающей среды. Представьте: штаб-квартира ЮНЕСКО, выступление переводят на шесть языков, я говорю о тех, кому благодарен, и среди них называю КГБ. Переводчики осунулись. Немая сцена, как у Гоголя. Потом я продолжаю: «В свое время они сделали меня невыездным, я мог работать как океанолог только в Северном Ледовитом океане, куда не нужна была виза». В зале смех, аплодисменты!

Океанолог, почетный полярник, доктор биологических наук Игорь Мельников после приземления на территории дрейфующего ледового лагеря «Барнео» в районе Северного полюса в Арктике

А не закрыли бы мне визу, топтал бы тапочками в тропических областях. Там тепло, уютно, но не то. Полярные исследования — особенный мир, где происходит становление человека.

С 1975-го я постоянно хожу в экспедиции — однажды меня не было дома полтора года. Мне 80 лет скоро, а я все равно туда рвусь.

В ноябре 1991-го мы вышли из Ленинграда, а через семь месяцев вернулись в Санкт-Петербург, в другую страну. Государства не стало, деньги обесценились, наши семьи голодали, в то время как мы ели лобстеров (это была русско-американская экспедиция, которая хорошо снабжалась). В Антарктике я выполнил исключительную работу, за что потом получил премию. А в это время сахар подорожал с рубля до пятнадцати, а того, что я заработал, хватило только на то, чтобы доехать от Петербурга до Москвы.

Нет лучшего места, где ты можешь быть самим собой, чем Арктика и Антарктика. В городе нет времени, чтобы послушать Шопена или прочитать «Капитанскую дочку», а в экспедиции я выучил всего «Евгения Онегина».

Самое важное качество полярника — терпение. Там как в тюрьме — ни влево, ни вправо, ты прикован к одному месту. Нужно уметь ладить, уживаться с другими людьми, отдавать им лучшее, что у тебя есть. Если этих качеств нет, не справишься. В полярной экспедиции не каждый может приспособиться.

Быт тоже не все выдерживают. На стационарной полярной станции или на ледоколе тепло, уютно, есть кухня, душ, но я большую часть своей биографии дрейфовал на льдинах, в палатке или балке (временном домике. — Прим. ред.).

Океанолог, почетный полярник, доктор биологических наук Игорь Мельников в дрейфующем ледовом лагере Барнео в районе Северного полюса в Арктике

Дают постельное белье, и ты не знаешь, когда его поменяют. Спим дней десять и переворачиваем на другую сторону — становится белее. Постирать одежду негде. Трудно адаптироваться к полярному дню или полярной ночи. Когда первый раз прилетел в экспедицию, целый месяц не мог привыкнуть, что все время светло.

У моего приятеля, ныне покойного, было такое выражение: «Я воспитываю дочь своим отсутствием». Мои двое детей, по сути, без меня выросли, но они знали, что у них есть отец, что их папа — полярник, герой. Хотя я очень хорошо помню: когда сыну было два или три года, я уехал на год в экспедицию, а когда вернулся, он меня не узнал. Подходил к нему, а он отталкивал. Сейчас у сына уже четверо своих детей, вспоминаем об этом со смехом.

У меня есть мечта — написать книгу о женах полярников. Мужчинам-то легко хранить верность: на льдине женщин нет, мы там как монахи, только наша молитва — работа. Если бы у меня не было возможности работать в Арктике и Антарктике, наверное, я бы и не сохранил семью, такой у меня характер. Когда возвращаюсь, у нас с супругой все начинается заново, будто только-только поженились. Хотя в семьях полярников много драм, не каждая женщина выдерживает разлуку, не каждый мужчина умеет не ревновать.

В экспедиции время сжимается, раз — и пролетело. Никогда не было чувства, что я долго отсутствовал. Ни разу не думал о том, чтобы предать работу, дело, которому посвятил всю сознательную жизнь. И мыслей не было, чтобы взять и пойти, например, управдомом.

Строительство взлетно-посадочной полосы дрейфующего ледового лагеря «Барнео» в районе Северного полюса в Арктике

Самое приятное, когда возвращаешься домой, — после одиночества увидеть новые лица, в городе такие красивые женщины, особенно весной. В первое время после экспедиции боюсь ходить по улицам. Недавно смотрел фильм, где космонавт стоял с женой на балконе и уронил пепельницу — думал, что она зависнет в воздухе, будто в невесомости. Вот и я иногда забываю, что по городу ездят машины.

Владимир Верников, геолог (имя изменено)

В школе я хотел быть летчиком, но не прошел областную медкомиссию, решил, что жизнь не удалась, и стал геологом. Ни о чем не жалею. Моя жена тоже геолог, познакомились на работе, у нас двое детей, мы счастливы. Но я сказал, что мои дети по этому пути не пойдут, и они согласились. У них другая судьба.

Есть геологи, которые добывают первичный материал, а есть те, кто его обрабатывает. Так вот, жены полевых геологов обычно занимаются анализом собранных проб в городах, а мужчины открывают месторождения. Моя жена как раз работала в лаборатории, сейчас мы уже оба пенсионеры.

Экспедиция занимает минимум три месяца. Первые расставания с супругой давались тяжело: постоянные слезы, «Ты меня любишь или нет?», «Или я, или работа!» Это прекратилось лет через десять.

Я много лет работал на геологических съемках (составление геологических карт. — Прим. ред.). Эти работы проходят на больших территориях. Никакого комфорта: палатки, вездеходы, лошади. Та романтика, которую многие представляют, когда говорят о профессии геолога, здесь действительно присутствует.

Подобную жизнь еще надо полюбить. Раньше этому учили, сейчас — нет. Преподаватели умели заражать студентов этим духом исследований. Теперь же геологи в дефиците. Выпускают много специалистов, однако многие больше одной-двух вахт не выдерживают, хотят работать в городе.

А я объездил всю Россию — от Чукотки до Карелии, занимаюсь этим больше 35 лет. Быть геологом — искусство. В экспедиции можно и не выжить. Два раза встречал медведя. Первый раз собака помогла: она придавила медвежат, медведица стала защищать потомство, а нас не тронула, мы убежали. Второй раз медведица пошла на студента, меня не видела. Я принялся изображать большого сурового «снежного человека». Надо подпрыгнуть, размахивать руками, страшно кричать — но не пищать, голос должен быть низким, тогда зверь поймет, что ты тоже сильный. Если повезет — испугается, не повезет — раздерет. Мне повезло.

Однажды по радио услышал, как один современный американский философ определяет счастье. Я это запомнил: счастье — когда ты имеешь возможность заниматься любимым делом и тебе за это платят приличные деньги. Я счастливый человек. Никогда не думал о другом пути.

Максим Илюшин, дальнобойщик (имя изменено)

Я рос в 1980-е. Папа с мамой напутствовали: «Учись, сынок, а то дураком растешь». Я хихикал, мне надо было на улицу, гулять с друзьями. Не прислушался к родителям, и получилось так, что я ничего не умею, кроме как баранку крутить.
Сначала работал у приятеля, потом в фирме, в 2012 году купил собственную машину. Но жизнь — не сахар. В свое время продал квартиру, живу у жены, люблю ее и ребенка, которого она мне подарила, но не знаю, что делать дальше. Если бы у меня было высшее образование, мог бы что-то придумать.
В мае поехал в Череповец. По дороге шесть штрафов нахватал — пять в Вологде и один в Ярославле. А я ведь не первый день за рулем. Если висит знак на 60 километров в час, знаю, что у меня есть «люфт» в десять километров. Так почему мне приходит штраф за то, что у меня скорость якобы была 86 километров в час?

Работа дальнобойщика — адский, опасный и тяжкий труд. Хочется порой понимать, за что я убиваю свое здоровье. Запчасти заточены на «евро», стояночный сервис отвратительный. Хорошо, когда в магазине разбегаются глаза от изобилия товаров, но никому не интересно, кто и какой ценой все это доставлял. Я считаю профессию дальнобойщика неблагодарной. Романтики нет никакой.

Вот я иду с медикаментами на Новосибирск. В понедельник загрузка, это займет целый день, ближе к вечеру выхожу из Москвы, в такое время на какую стоянку ни заедешь — мест нет. В чистом поле я не буду спать. Значит, спички в глаза — следующая остановка в Чувашии или Татарстане.
Есть кемпинги хорошие, там душ, баня, стиральная машина, нормальная кухня — но не везде, таких мало. Ем я в столовых. Кто-то в кабине готовит, а я не люблю — запах.
Жена, пока мелкого не было, каталась со мной, полстраны вместе проехали. Мы с ней вдвоем занимаемся ИП: она ведет бухгалтерию, дебет с кредитом сводит, на мне — машина, ремонт и все остальное.
Рейс обычно длится одну-две недели, иногда 20 дней. Сейчас с работой плохо, уже месяц сижу дома. Те, с кем раньше сотрудничал, нашли транспортную компанию, которая берет меньше. Честно говоря, хотелось бы иметь спокойную работу без разъездов, только вот не знаю пока, чем заняться.